«Да, любовь (думал он
опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что-нибудь,
для чего-нибудь или почему-нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый
раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все-таки полюбил его. Я испытал то чувство
любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и
теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих.
Все любить — любить Бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно
человеческой любовью; но только врага можно любить любовью Божеской. И от
этого-то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того
человека. Что с ним? Жив ли он... Любя человеческой любовью, можно от любви
перейти к ненависти; но Божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть,
ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я
ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не
ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял
себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз
представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье.
Он теперь в первый раз понял всю жестокость своего отказа, видел жестокость
своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидеть
ее. Один раз, глядя в
эти глаза, сказать...»
(Том III, Часть третья, Глава XXXII)
Л. Н. Толстой, Война и Мир
Джеймс Нортон (Андрей Болконский) |