С того дня, как Пьер,
уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету,
стоявшую в небе, и почувствовал, что для него открылось что-то новое, — вечно
мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему.
Этот страшный вопрос: зачем? к чему? — который прежде представлялся ему в
середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не
ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел
ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность
людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди,
когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он
видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она
отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о
ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в
которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для
которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он
говорил себе:
«Ну и пускай такой-то
обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она
вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не
узнает этого», — думал он.
[…]
(Том III, Часть первая, Глава XIX)
Л. Н. Толстой, ВОЙНА
И МИР
